Елена Лет-Ульсен: Я - человек дисциплины
|
Язык:
До приезда в Норвегию Елена Лет-Ульсен занималась дизайном одежды и художественной росписью тканей. Судя даже по формальным критериям, делала это талантливо – уже в 28 лет её принимают в Союз художников России.
Умение «подстраиваться под рынок» помогло Лене открыть в себе новые способности – художника по стеклу.
– Насколько тернистым оказался путь от одежды к стеклу?
– О стекле я никогда и не думала, но уже в раннем детстве начала рисовать, и все говорили, что буду художником. В художественной школе, где я училась несколько лет, занималась и живописью, и графикой, и скульптурой. Но настал момент, когда нужно было выбирать профессию. В то время в России купить в магазинах было еще нечего, но желающих одеваться красиво становилось все больше, особенно молодых девушек. В их числе была и я. Так я пришла к идее заниматься одеждой.
Я поступила в Технологический колледж в Сыктывкаре. Мне очень нравилось конструировать костюмы – придумывать модель, делать выкройку, шить. Но на третьем курсе, когда у нас была специализация, выбрала роспись по тканям. Увлеклась этим еще в художественной школе. Наш директор организовал там театр моды и потрясающую мастерскую по росписи ткани. Мы шили дизайнерскую одежду, расписывали ее анилиновыми красителями, которые сами же изготовляли. Были очень крутые, на всяких конкурсах побеждали. Дипломная работа в техникуме тоже была по росписи, специальность так и называется «Декоративные элементы одежды».
– В каком стиле работали? Использовали национальные мотивы?
– Не всегда, хотя в конструкторской группе в Мурманске, куда меня распределили, я действительно три года занималась русскими костюмами для художественной самодеятельности. Потом муниципалитет продал наше ателье с молотка, и мы остались вообще не у дел. Я все это время продолжала расписывать ткани дома – изготовляла женские шелковые шарфики, одежду, занавеси, картины, – но делала это ради удовольствия. Оставшись без работы, начала сдавать их в галереи. Потихоньку они стали продаваться – появились дамы, у которых были деньги на красивые наряды. В течение десяти лет, до переезда в Норвегию, я собственно только этим и зарабатывала себе на жизнь.
Моя профессиональная карьера в России вообще была достаточно успешной. В 28 лет меня даже приняли в Союз художников, что казалось совершенно невероятным в этом возрасте. Знакомые ребята, мурманские художники, посоветовали мне участвовать вместе с ними в выставке, организованной Союзом в Кирове. Я отправила огромный расписанный занавес и три батика. Увидев их, один из секретарей Союза художников из Москвы сказал стоявшим рядом организаторам: «Да тут ведь одно старичье. Вон, девка молодая, берите ее». Вернувшись домой, я решила послать заявку. Меня сразу же приняли. И я до сих пор член Союза художников России. Правда, никаких бонусов здесь я от этого не получала. Бывший статус в Норвегии никого не интересует.
– Не проще ли было и здесь продолжать заниматься тканью, а не экспериментировать с таким сложным материалом как стекло?
– Я с этого и начала, но у норвежцев другая эстетика, они любят вещи попроще. Мои изделия со сложными узорами для них были слишком красивыми, что ли, и их не покупали. Но когда я переехала в Тронхейм и стала поступать в Ассоциацию прикладного искусства, меня сходу приняли с моими блузками и шарфиками. А жюри очень строгое.
– То есть специалисты оценили все-таки?
– Оценить то оценили, но вещи от этого не продавались, и мне становилось неинтересно. Нужен был результат, а его не было. Я не деньги даже имею в виду, а продажи как моральное поощрение. Да и одними восторгами «Ах, как красиво!» тоже ведь не проживешь. Я стала думать, чем заниматься дальше.
В 2008 году впервые вместе с Ассоциацией поехала в Rennebu на одну из самых популярных здесь ярмарок. То что я там увидела, меня просто потрясло. Продавалось одно стекло! Сейчас, конечно, я обожаю все это, но тогда не поняла, как такое может быть. Было очень обидно, но зато изучила конъюнктуру. К тому времени я успела еще и маркетинговое образование получить в Norges Kreative Høyskole, что мне тоже очень помогло в дальнейшем.
Вернувшись домой, говорю свекрови: «Не знаю что делать. Стеклом, что ли, заняться?» «Ну и займись, – ответила она сходу. – Я тебе и печку дам». У нее была маленькая печка, в которой она изготовляла изделия из фарфора – норвежские бабульки обожают расписывать фарфор. Печку свекровь мне действительно подарила, но она была слишком маленькая и я так ни разу ее и не использовала. Но зато так завелась, что уже не могла остановиться – стала изучать тему, накупила книг всяких, потом купила большую печь, стекло, и пошло-поехало.
– С кем-то из местных мастеров консультировались?
– Принципиально этого не делала, и вообще никому ничего не рассказывала целых полгода. Это был мой тайный проект. Я никогда со стеклом не работала, но на самом деле то, что я сейчас делаю, очень похоже на конструирование одежды. Если хочешь раскроить ткань, то должен знать как сделать раскладку так, чтобы сэкономить материал. Так же и здесь – ты думаешь как лучше складывать, чтобы лишний кусок стекла остался, оно же дорогое очень. Это называется overføringskompetanse, когда ты трансформируешь навыки, технику из одной области в другую.
– Из стекла можно изготовлять разные вещи. Как выбирали свой ассортимент?
– Я стала изучать рынок, смотрела что другие делают. Обратила внимание, что здесь очень актуальны всякие подвески из стекла – мы в России такими не пользуемся. Вот с них и начала. Но я никогда никого не копировала, рисую сама неплохо, поэтому у моих вещей всегда был оригинальный дизайн.
– В какой технике работаете?
– Одна из техник – фьюзинг. Я режу стекло на куски и складываю рисунок как мозаику. На базовое прозрачное стекло накладываю цветные куски, насыпаю порошок, в котором рисую – у меня очень сложные композиции. Заготовка обжигается в печи при температуре около 800 градусов примерно в течение четырех часов, но весь процесс длится минимум сутки – стекло должно сначала остыть и только потом можно вынимать из печи, иначе все лопнет. Во время обжига куски сплавляются. Разные материалы при этом дают разный эффект, но я давно этим занимаюсь и могу моделировать с учетом свойств компонентов. На следующем этапе я беру плоский полуфабрикат, кладу его в керамическую форму и ставлю на повторный обжиг, чтобы придать изделию ту или иную форму.
Другая техника – флоттинг. Здесь используется более дешевое стекло, близкое по свойствам к оконному. Так же как и при фьюзинге, складываю сначала рисунок из разных материалов. Это может быть все что угодно – фольга, металл. Делаю пробы при использовании новых, чтобы узнать как они меняются в процессе обжига.
У меня есть и ряд ноу-хау. Вот, к примеру, делаю тарелки из порошка. Это то же стекло, но молотое. Насыпаю его на специальную фольгу, чтобы при выпекании стекло не прилипало к форме, а потом манипулирую, делаю дырочки по краям. Могу комбинировать – кусочек стекла посередине и порошок по краям. Из порошка же сделаны птички, сердечки. Поверхность изделий получается при этом гладкой безо всякой полировки.
– Что предпочитаете делать – мелкие изделия или крупные вещи?
– Я делаю то, что мне нужно в данный момент – неважно, мелкая это вещь или крупная. Загружаю большую печь – на это уходит весь день, – и чем я ее заполню, значения не имеет.
– Что больше нравится?
– Я люблю изготовлять фигуры женщин, рисовать фигуру, лицо. Люблю очень лепить, и, возможно, этим тоже когда-нибудь займусь всерьез. Но для меня главное не просто рисовать какие-то узоры – неважно на стекле или на ткани, – а придать изделию смысл, чтобы люди посидели, подумали и открыли для себя что-то новое.
– Думаете, они так и поступают?
– Это важно для меня в первую очередь, а дальше – как получится. Мне неинтересны пустые цветные погремушки. Хотя, признаюсь, я тоже делаю чисто коммерческие продукты, которые хорошо распродаются на ярмарках.
– На ярмарках много вообще продается?
– Помню, неплохо заработала на первой же ярмарке – продала около 100 изделий. Сейчас, конечно, совсем другой уровень. Определенный минимум обеспечивают постоянные оптовые покупатели. Два раза в год я езжу в Осло на ярмарки. Каждые два месяца закупают что-то магазины и галереи в разных городах Норвегии, и это существенная часть дохода, так как сегодня мои изделия постоянно продаются в примерно 20 магазинах.
– Где выгоднее – в галереях или магазинах?
– Бывает по-всякому. В галерее вещь может и год простоять. В магазинах дешевле, но зато быстро. Вообще доход в нашем деле нестабильный – в какой-то месяц может вообще не быть продаж, но зато в Рождество раскупится все, до единого сердечка. Но все равно ситуация прогнозируема, и меня это устраивает. Ничего не поделаешь, таковы издержки свободы. Я работаю еще и переводчиком – в UDI, полиции, – и это тоже нестабильный, но дополнительный доход.
Иногда все решает удача. Пять лет назад я впервые участвовала в ярмарке в Осло. Еще толком ничего не знала, тряслась от волнения. Вдруг подходят ко мне люди, которые оказались из Тронхейма, и заказывают сразу 500 изделий – сердечки и украшения с фотографиями балерин. Как они меня нашли, не знаю, но это был реальный коммерческий успех. До сих пор с ними работаю.
– А что за балерины?
– У меня было увлечение. Я брала старинные фотографии балерин – Павловой, Лепешинской – на одном сайте, сканировала оттуда, чтобы никто не придрался что плагиат, обрабатывала снимки и делала украшения на шею. Мне все это было интересно, потому что я очень люблю балет. Когда я смотрю на балетные костюмы «Русских сезонов» в Париже, меня начинает пробирать дрожь. Видимо, по призванию я все-таки художник по костюмам. У меня раньше был сайт, который назывался «Ностальгия», где я писала про историю этих фотографий, но потом закрыла его – не думаю, что кого-то еще это интересовало.
Я человек рыночный и умею подстраиваться под рынок. От сердечек никуда не денешься, хотя и они мне очень нравятся. Иногда хочется что-то другое сделать, но сразу же спрашиваю себя мысленно: будет ли это продаваться? У меня дисциплина, мне нужно проводить в мастерской 7 часов в день и я должна очень рационально использовать это время.
Но по большому счету мне неинтересно воспроизводить постоянно одно и то же, люблю реализовывать новые идеи. В прошлом году я впервые участвовала в фестивале Олавсфестдагене. Туда очень сложно попасть в принципе, но еще и продукция должна соответствовать теме. Я месяц сидела, корпела над созданием национальных патриотических мотивов – Крещения Норвегии, святого Олава.
– Рано или поздно наступит момент когда придется делегировать какие-то полномочия. Готовите резерв?
– Конечно, тяжело работать руками, они у меня все изрезаны. В идеале я хотела бы производить массовый продукт где-нибудь, а самой сконцентрироваться на больших картинах, на творчестве. Но совсем отдавать в чужие руки тоже рискованно. Возможно, со временем я возьму помощников в свою мастерскую, и они будут работать под моим присмотром.
– Вам нравится продавать свои вещи самой, общаться с покупателями?
– Да им тоже приятно покупать непосредственно у автора. Людям интересно поговорить со мной, узнать что я за человек. Норвежцы – люди местечкового склада. Даже если живут в городе, склад ума все равно немножко деревенский. Когда они покупают что-то, им надо знать кто это сделал. Я семь лет на маркедах и сейчас наступает как раз тот самый случай, когда я «продаю себя». Так всегда бывает: сначала работаешь на имя, а потом имя работает на тебя.
– Их не смущает, что вы не из их деревни? Или вы успели превратиться в настоящую норвежку?
– Даже сейчас, куда бы я ни приехала, все спрашивают не русская ли я. Следующий вопрос – «А что ты думаешь про Путина?». Я не интересуюсь политикой и ухожу от ответа встречным шутливым вопросом: «А кто это?»
– Приятно вообще когда незнакомые люди распознают в вас русскую?
– Не всегда, потому что иногда спрашивают с подтекстом. Не секрет, что было время, когда наши женщины ездили в Киркенес и предоставляли определенные услуги. Сложился негативный образ русской, от которого мы инстинктивно хотим дистанцироваться. Но мы в любом случае выделяемся – одежду носим по-другому, даже шарфики завязываем не так как норвежки. Мне испанец один сказал: «Я вижу по твоим глазам, что ты русская». Вот и я это тоже вижу по глазам – у нас другое выражение лица.
– Культурные различия – скорее миф или реальность?
– Даже я чувствую их, хотя полностью адаптировалась. Самый простой пример. В России вся семья держится вместе, и люди в старости болеют и умирают на руках у своих детей. Здесь же человек свободен от своих пожилых родственников, о них заботится государство. Это очень большая разница в культурах. На работе ведем себя по-другому. Подруга рассказывала, что она приносила на ланч бутерброды для всех коллег, хотя норвежцы так никогда не делают. Норвежцы неконфликтные, они не вмешиваются в чужие дела. У русских душа нараспашку, но только здесь этого могут не понять.
Проблема в том, что многие приезжающие плохо представляют реальность, и процесс адаптации у них затягивается. Помню, какой шок я сама испытала, впервые приехав сюда. Из большого города, с карьерой, на каблуках – и в норвежскую глухомань. Хотя я как раз знала куда ехала. Просто думала, что мне это нравится. Какое-то время действительно нравилось, но потом мне понадобились люди и я с тех мест уехала.
– Норвегия помогла вам состояться профессионально?
– Мне сложно рассуждать, потому что неизвестно, как сложилось бы у меня в России. Я уехала оттуда в 1998 году. Для иностранца в любой стране сложнее. Но Норвегия хороша тем, что здесь все институты функционируют. Если есть какие-то таланты, можно идти в разные ассоциации, сообщества. Даже если нет талантов, то все равно есть чем заняться – можно сортировать продукты для бедных, например. В конце концов, помыть полы всегда можно.
– И что, девушке после консерватории мыть полы в Норвегии?
– Ну и я в таком случае член Союза художников, а четыре года нянечкой проработала и мыла не только полы. И ничего. Сразу невозможно найти работу своей мечты. Полы – это ступень к самостоятельности, возможность идти дальше и реализовать другие потребности.
– Приходилось ломать себя в процессе адаптации? Не теряет ли себя человек, приспосабливаясь к чужой культуре?
– В чужой стране просто коммуникационные коды другие. Сначала не понимаешь их, но постепенно учишься правильно расшифровывать. Чем больше понимаешь язык, тем проще распознавать и эти знаки. Но, поменяв коды, ты не теряешь себя. Когда мы меняем замок от входной двери, в доме ведь ничего от этого не меняется.
Да, пришлось меняться – стать более терпимой и сдержанной, например. Здесь люди воспитываются без окрика и без шлепка. Поэтому любое проявление гнева со стороны другого человека воспринимается как агрессия. Даже просто на повышение голоса реагируют неадекватно. Я же говорила слишком громко, могла в резко «отшить» кого-то. Люди обижались, думали, что я сержусь. Приходилось извиняться, объяснять, что это у меня манера разговаривать такая.
Я считаю, что нас очень хорошо здесь принимают. Скажу крамольную вещь: это мы сюда приехали и это мы должны «прогнуться» – прекратить считать себя центром вселенной и требовать, чтобы все нас понимали. Лучше стараться понять их. Неправильно занимать позицию «А вот и я! Давайте, принимайте меня!» Надо еще заслужить, чтобы тебя принимали таким какой ты есть вместе с твоей культурой.
Интервью взяла Нино Гвазава
Вернуться к списку вопросов на странице Интервью
