Елена Юрьева: Я просто повзрослела
|
Язык:
Девять лет назад выпускница харьковской консерватории Елена Юрьева в глубине души тешила себя иллюзией: в Норвегии должны оценить, что она представляет одну из лучших в мире пианистических школ. Но быстро поняла, признание не приходит за прошлые заслуги, начинать придется с чистого листа.
«Добиться успеха иностранцу сложнее, – говорит она сегодня. – Для этого надо быть сильнее норвежцев. Не просто превосходить, а быть на голову выше. Но это не дискриминация, а конкуренция. И так происходит не только в Норвегии».
– Как вы оказались в Норвегии?
– Совершенно случайно. Девять лет назад у моего мужа заканчивалась двухгодичная языковая программа в Англии, и мы задумывались о том, возвращаться ли ему домой или же мне самой постараться выехать, найти там работу. В Украине было нестабильно и в политическом, и экономическом плане, и нам казалось, что ради будущего наших детей (их тогда было двое) лучше обосноваться в Европе – если не навсегда, то хотя бы на некоторое время. Выехать по воссоединению с семьей я не могла, так как у мужа была студенческая виза.
В это же время мой преподаватель в консерватории, Нина Казимирова, эмигрировала в Канаду и уговаривала меня переехать туда, но я не была готова к столь далекому путешествию. Начала наводить справки об агентствах, которые занимались бы оформлением выездных документов в Англию. Нашла одно в Киеве, которое помогало открывать визы и легализовать дипломы об образовании. Узнав, что я по специальности пианист-органист, они очень оживились. Оказалось, что как раз накануне на них вышло агентство из Осло, рекрутировавшее органистов в восточной Европе. Основным требованиям по стажу работы и знанию английского я удовлетворяла.
Шансы по трудоустройству в Англии были слишком неопределенными, а здесь уже через три-четыре месяца можно было что-то реально найти, а значит пригласить семью, что для меня было принципиально. В итоге согласилась. Сдала большой тест, прошла несколько телефонных интервью с представителями норвежской стороны, подготовила необходимые документы.
– Они вам обещали постоянную работу?
– Даже несмотря на дефицит специалистов, брать сходу кого-то на постоянную работу никто не собирался. Речь шла о годичной стажировке в Бергене. Меня обеспечивали на это время жильем (предполагалось проживание в семье), а также предоставляли наставника – местного органиста. Работу мне предстояло искать самостоятельно. Агентство обещало помочь, но без каких-либо гарантий. Данная программа действовала в Норвегии буквально два-три года, потом ее закрыли. Видимо, это была судьба.
– Учитывая тот факт, как сложно в Норвегии найти штатную работу, вероятность возвращения была высокой. Да и орган ведь не был для вас родным инструментом.
– Я была готова к любому развитию событий. Возвращение домой меня не пугало. Профессиональная карьера в Украине складывалась удачно, я была востребована: почти две ставки в великолепном музыкальном училище (я была самым молодым преподавателем), сольные концерты с оркестром. И все равно решила попробовать – меня всегда интересовала Европа.
Мне сразу сказали, что вакансий пианистов в стране очень мало, и я изначально ориентировалась на орган. В консерватории у меня был курс органа, но поверхностный. Потом я время от времени играла на электрооргане, но там другая ножная клавиатура. Когда же в Норвегии меня посадили за большой орган и показали масштаб – программу, которую мне предстоит исполнять (всю литургию и почти 1000 церковных псалмов), я просто заплакала от отчаяния.
Я стала заниматься с преподавателем от агентства. Это был норвежский органист, который оказался очень отзывчивым и ответственным человеком. Послушав мою игру, даже денег не стал брать, хотя я готова была платить за уроки, и я ему признательно в том числе за это. На первых порах он присутствовал на занятиях, а потом дал мне ключи от церкви, предоставив возможность познавать искусство органной игры самостоятельно.
Я занималась каждый день до десяти вечера, часто возвращалась домой на последнем автобусе, ходила на все службы в церкви, на все похороны, чтобы знать репертуар. Нужно было выучить около ста произведений, плюс литургию и массу псалмов. Давило и то, что мне нужно было освоить всё быстро, включая норвежский язык. Для того чтобы получить работу в церкви, а органисты в основном в церкви работают, обязательно коммуницировать на норвежском. Первые полгода у меня был просто тотальный шок.
– Не смущала перспектива играть на похоронах?
– Похороны в Норвегии – целый концерт. У нас тоже службы красивые, но норвежские похороны меня реально удивили. Я вообще впервые увидела столь высокую культуру похорон. Все приходят в костюмах, подтянутые, никто не плачет и не причитает, масса цветов.
Скандинавская церковь отличается и от церквей других стран Европы, где церковь полностью на самоокупаемости, соответственно и зарплаты у органистов маленькие, и вакансий меньше. Норвежскую церковь содержит государство и финансовых возможностей гораздо больше, и практически все похороны проходят только в церкви.
– Когда вы почувствовали, что справляетесь?
– Уже через два месяца меня аттестовали, и я стала играть на некоторых службах. Пригласившее меня агентство требовало, чтобы я пошла еще учиться, но тогда я не могла себе этого позволить. Сначала нужно было найти постоянную работу, чтобы перевезти сюда детей, которые оставались с мамой моего мужа. Изначально предполагалось, что они будут жить с моей мамой, но она погибла скоропостижно. Я страшно переживала ее смерть, и, возможно, это тоже ускорило принятие решения уехать из страны хотя бы временно.
– Как вы искали работу? Просто рассылали резюме?
– Я вышла по интернету на одного голландского органиста, который работал в Норвегии, недалеко от Бергена. Написала ему о себе, попросила посоветовать, куда человеку с моим бэкграундом вероятнее всего устроиться. Признаюсь, у меня тогда была некая иллюзия, что в Норвегии должны оценить, что я представляю одну из лучших в мире пианистических школ. Ведь украинских пианистов вербовали по всему миру – в Италию, Германию, Канаду, Австралию. Но я быстро поняла, что начинать придется с чистого листа.
Я стала отслеживать вакансии Норвежской церкви, рассылать резюме. Получила два приглашения на интервью. От одного отказалась сразу – слишком далеко от крупных населенных центров. Вторая вакансия, которая охватывала несколько церквей, располагалась в Мерокере и Стьёрдале. Мне понравилось уже то, что здесь осадков выпадает намного меньше, чем в Бергене.
– Кто проводил интервью? О чем вообще говорили?
– Присутствовало несколько человек: шеф, диакон и священник. Интервью проходило на английском языке, но я старалась показать, что, будучи в стране всего полгода, говорю немного и по-норвежски. Литургию я и в самом деле знала только по-норвежски.
Прежде всего, они попросили сыграть что-нибудь, и я исполнила несколько произведений на пианино и на органе. А теперь, говорят, сыграй вот это – и протягивают мне ноты. Это был шок, конечно, но я, слава богу, с листа читаю хорошо. Они остались довольны, сказали, что сыграла так же безупречно, как и «домашнюю заготовку». Читка с листа для этой работы очень важна, так как заказы поступают обычно дня за два всего. Приходится обновлять репертуар процентов на 70, чтобы не играть одно и то же на службе и на похоронах, а выучить все наизусть нереально.
Разобравшись с профессиональными умениями, перешли на беседу «за жизнь» - они любят «потрогать» человеческие качества. Стали расспрашивать про мужа, про увлечения, люблю ли вязать, а почему не люблю. Помню, спросили, почему я сюда приехала, нравится ли мне Норвегия. Я сказала, что нравится, но и Украину люблю, просто там сейчас не лучшие времена. Это их даже задело немного. Тем не менее, на работу взяли. Испытательный срок по контракту был полгода, в течение которого могли уволить без объяснения причины, но уже через два месяца я забрала к себе детей.
– Может, не надо было торопиться с детьми?
– Я так тосковала по ним, что сердце разрывалось. Мальчику было шесть лет, девочке – восемь. Они сразу пошли в школу. Им выделили дополнительного педагога по языку, а в остальном учились как все.
Я была счастлива, что семья со мной, но этот период был и самым сложным. Пока жила одна, могла позволить себе заниматься по пять часов в день, но теперь приходилось разрываться: играть, учить язык, возить детей в школу, уделять внимание мужу. Первый год он не работал, тоже учил язык, и весь семейный бюджет висел на мне. И как раз в это же время я забеременела третьим ребенком! С одной стороны, это было так неожиданно, но я всегда хотела иметь троих детей, и раз уж так случилось, то была рада.
– А как отнеслись к этому на работе?
– До четырех месяцев живот был незаметен, и я не торопилась объявлять о своей беременности. Потом все удивились, но ничего не сказали, хотя, думаю, немного напряглись. Дело в том, что они мне очень помогли с бумажной волокитой – писать письма, заполнять анкеты, чтобы меня быстрее оформили на работу. И тут стоило ее получить – сразу беременею. Мне самой просто было неудобно. Но я их не подвела – работала в обычном режиме до последних недель. Играла и на концертах. Я еще в Бергене успела два концерта сыграть на рояле, и была рада, что стали приглашать и в Стьёрдале. Забавно получилось, когда один из организаторов позвонил буквально на следующий день после родов – был не в курсе. Но уже через пару месяцев я возобновила частично работу, играла и на концертах. Брала с собой маленькую дочку: сыграю номер, покормлю ее, потом опять.
– Что принято играть на похоронах? Только церковную музыку?
– У норвежцев хорошо развита музыкальная культура, но о многих произведениях, которые они исполняют постоянно, мы ничего не знаем. На похоронах, в частности, здесь любят использовать поп-музыку с хорошими аранжировками. Есть готовые, а иногда приходится аранжировать самой. Любят фольклорную музыку, и ее обязательно нужно играть. Это не то, что приходишь и начинаешь играть Баха. Им он, по большому счету, и не всегда нужен.
Поначалу я старалась привнести что-то свое, предлагала послушать одно, другое, но поняла, что их это немного напрягает – хотят, чтобы мы прислушивались к их пожеланиям. И мне оставалось только подстраиваться, что было непросто. Иногда на концертах разрешалось чуть-чуть отступить – и то когда играла Грига или Рахманинова. Вот Рахманинова они любят. Часто после концерта ко мне подходили местные музыканты, говорили как я глубоко проникаю в произведение. И это тоже типично норвежское – исполнитель для них важнее самого произведения.
– Не опасались, что так и останетесь «похоронным органистом»? Нисколько не умаляя профессионализм музыкантов, которые играют в церкви, по масштабу это все-таки работа для специалиста, у вас же были амбиции артиста.
– Я тоже много на эту тему размышляла. Старалась сохранять форму, концертируя по Норвегии и Украине. Финансовое положение стабилизировалось, хватало даже на то, чтобы постоянно куда-то летать, что было приятно. С другой стороны, этот же фактор мог оказаться и демотивирующим. Человек обязательно должен развиваться, особенно человек искусства, иначе – стагнация и застой. Я так устроена, что мне всегда нужно что-то еще.
Я пригласила няню к ребенку, и, стоило им выйти погулять, тут же садилась за пианино. Инструмент, хорошую «Ямаху», купила сразу же. На работе не понимали, зачем нужно было так тратиться, но я не могла иначе. Занималась в наушниках, чтобы не мешать соседям. Целый год я вынуждена была играть только то, что требовалось по работе и, конечно, ощущала провал в творческом плане. Приходилось наверстывать упущенное.
Вначале я стала формировать репертуар по органу. Занималась сначала дома, а с ножной клавиатурой – в церкви. Параллельно начала восстанавливать весь свой консерваторский фортепьянный репертуар, хотя можно было и не заморачиваться – в Норвегии требования для концертов не так высоки как у нас. Позже решила поступить в консерваторию в Тронхейме. В этом году как раз заканчиваю.
– Учеба отнимает много времени. Что нового для себя вы могли узнать?
– Я поняла, что по камерной музыке консерватория мне действительно ничего не даст после нашего образования. А вот по органу в Норвегии музыкальная культура гораздо более развита, чем у нас – традиция нескольких столетий. Так что решила идти на орган, причем сразу на мастера.
На пробной игре я исполнила произведения уровня аспирантуры, и никаких препятствий к поступлению не было, за исключением одного – сданного на высоком уровне «Бергенстеста». На тот момент я уже свободно говорила по-норвежски, но тест не сдавала. У меня музыкальный слух и усваивала язык хорошо, в том числе грамматику. Но чтобы сдать тест, надо знать много идиоматических выражений, даже короткие диалоги построены на анализе текста. Я поняла, что к экзамену надо готовиться.
– И как, сдали?
– В первый раз не сдала. У меня был незачет по сочинению, хотя написала его хорошо. По правилам требовалось 300 символов, а у меня вышло всего 292. Пересчитали, видимо. Но к этому времени меня уже зачислили в консерваторию. Конкурс был общий, по всем инструментам, и из 45 кандидатов поступило всего 12 человек.
– А как же тест?
– Взяли под «честное слово». Бумажка о тесте была чистой формальностью, я ведь коммуницировала с ними и они видели, что нет проблем с языком. К тому моменту накопился и солидный стаж работы по специальности. Тем не менее, время от времени они деликатно напоминали. Со второго захода я тест сдала и справку, как и обещала, принесла. Потом, правда, узнала, что среди иностранцев я такая единственная, остальные сдавали Trinn 3, что намного проще.
–То есть, все шло по плану…
– Можно и так сказать, если не считать состоявшийся как раз накануне развод с мужем.
– Смело. Не каждая женщина с тремя детьми решится на такое, тем более в чужой стране.
– В разводе приятного мало, но иногда наступает момент, когда брак становится тормозом личностного роста. В таких ситуациях лучше расходиться. Помню, музыка мне стала даже сниться. Я поняла, что необходимо эту потребность реализовывать. После развода у меня началась новая жизнь, я воспряла духом. К тому же здесь ведь интеллигентно все проходит, отношения остаются хорошими. Но я могу понять и тех женщин, которые не решаются на развод. Меня тоже иногда спрашивают: «А почему ты себе не найдешь норвежца?» Я не против новых отношений, и дело тут не в национальности, главное чтобы человек подходил. Но сейчас я слишком увлечена музыкой.
– Учеба в консерватории оправдала ваши ожидания? Есть существенная разница с нашей системой?
– Здесь гораздо серьезнее относятся к теории. Например, если у нас на исполнительском отделении аспирантуры теории практически нет – а я учусь на мастера-исполнителя, – то в Норвегии приходится писать целые проекты. Возможно, этим и объясняются высокие требования к владению языком. В то же время образовательный процесс гибкий, человек сам выбирает, какие предметы будет изучать в каждом семестре, и это мне очень нравится.
Еще один приятный момент. В первые годы учебы мы получали гранты – определенную сумму, которую можно использовать только на свою реализацию как исполнителя. По этой программе я начала ездить к одному из самых признанных органистов мира, голландцу Бену ван Остену. В консерватории я изучаю французскую романтическую музыку, а Остен не просто гениальный органист, великолепный педагог, но еще и записал на диски всю французскую романтическую музыку, и даже дважды награжден за это французским правительством. Но эти произведения исполняются в основном только на больших романтических органах, которых в Норвегии мало – один из них в «Нидаросе». Поэтому я стала ездить еще и во Францию, практиковаться у знаменитого Мишеля Бовара. Кстати, для французской романтической органной музыки только преимущество быть пианистом. Основатель этого направления, Сезар Франк, до 25 лет был концертным пианистом, и только потом стал изучать орган. В его произведениях, а также в произведениях последующих композиторов этой школы используется фортепьянная техника.
– Довольны тем, как на сегодняшний день складывается ваша артистическая карьера?
– Мне стало поступать так много предложений играть на концертах, что продлила учебу на год – просто не успевала. Были моменты, когда приходилось концентрироваться только на органе, и я испытывала дискомфорт из-за этого, но сейчас репертуар сбалансирован, уделяю одинаковое время и органу, и роялю. Задача на будущее – играть концерты не только в Норвегии, но и в других странах.
– Непривычное для норвежского уха имя, точнее фамилия, не мешает в реализации этих планов?
– Не могу сказать, что мешает, но уж точно не помогает. Приведу пример. Летом 2012 года сюда приезжал знаменитый французский органист Оливье Латри. Он преподает в парижской консерватории, играет в Соборе парижской богоматери. Я играла на одном из его мастер-классов вместе с несколькими норвежскими органистами. Был просто аншлаг. В Тронхейме праздновали Дни святого Олафа, и традиционно в это время в город стекается много гостей, в том числе из других стран.
После моего выступления один из присутствовавших, по-моему, англичанин, обратив внимание на мою явно не скандинавскую внешность, спросил Оливье, откуда я и не он ли меня привез с собой. Бывает, что мастера возят своих учеников на мастер-классы. «Нет, – ответил Латри. – Я даже не знаю, откуда она». Когда я сказала «from Ukraine», им сначала послышалось UK. Было забавно и, вероятно, неожиданно для норвежцев. То, что я не была норвежкой, и, соответственно, не представляла норвежскую культуру, их музыкальные традиции, сразу же заметили иностранные слушатели.
Как раз норвежские традиции и представляете. Ведь вы сформировались как органист именно в Норвегии.
У меня техника другая. В моей игре все другое – прикосновение, виртуозность. Норвежские пианисты недостаточно виртуозны, даже музыканты с хорошей природной моторикой. У нас со времен Советского Союза сохраняются сильнейшие исполнительские традиции.
Я занимаюсь с мальчиком, норвежцем, который был номинирован на государственную стипендию. Он очень талантливый, играет Шопена, Рахманинова, причем по нашей школе. Когда его сверстники, тоже способные, играют по норвежской школе, разница очевидна.
Могу сказать одно: добиться успеха иностранцу сложнее, для этого надо быть сильнее норвежцев – не просто превосходить, а быть на голову выше. Но это не дискриминация, а конкуренция. Естественно, если бы я была норвежкой, всем было бы проще, даже с точки зрения общения. Поэтому при равных условиях они всегда выберут своего. Такая ситуация не только в Норвегии. Я знаю русского виолончелиста, который живет в Германии. Он рассказывает то же самое. Он приехал в страну будучи доцентом в консерватории в Санкт-Петербурге, но никто на это даже не посмотрел. И я ехала сюда, отдавая себе отчет в том, что будет непросто. Неважно, с каким именем и багажом ты приехал в чужую страну, на спине же у тебя это не написано. Несколько лет мне постоянно нужно было доказывать, что я чего-то стою – сначала в Den norske kirke, потом в консерватории.
Тем не менее, я никогда не хотела изменить имя. Будет репутация – запомнят и имя. Даже сейчас, когда меня спрашивают откуда я, подчеркиваю, что с Украины. Душа у меня украинская, и я никогда не стремилась стать «настоящей норвежкой», и гражданство не стала менять, хотя стараюсь впитать в себя и все хорошее, что есть в норвежской культуре.
- Вам комфортно в Норвегии? Чувствуете здесь себя дома?
- Только два года назад я почувствовала это душой, несмотря на то, что формальных причин для беспокойства у меня никогда не было. Наверное, раньше у меня не было здесь «своего окружения» – дружеского, музыкального. Я имею в виду круг тех профессионалов, с которыми я могу делать какие-то проекты, круг единомышленников, с которыми можно что-то обсуждать, делиться идеями. Вот хорошее у норвежцев слово – miljø. Это не друзья, для этого есть слово venner, и не знакомые – tjennskap. Вот моего «мильё» здесь очень долго не было.
Я понимала, что едва ли приобрету личных друзей, первые годы и не зацикливалась на этом, слишком много проблем нужно было решить. Была единственная потребность – ездить к родным и друзьям в Украину, что я и делала. Но потом и здесь появились русские друзья, а с тех пор как подросли дети, вообще остается больше времени для общения.
Я прочла недавно, что, по мнению психологов, на адаптацию уходит в среднем семь лет. Согласна абсолютно. Действительно, только через семь лет я начала чувствовать, что мне комфортно. Когда я только приехала в Норвегию, у меня не стало привычного настоящего, но не было и ясного будущего. Было какое-то промежуточное, подвешенное состояние неопределенности, и меня это тяготило. Но сейчас, даже когда я в Украине, начинаю скучать через какое-то время и возвращаюсь сюда как домой.
Среди наших соотечественников актуальны дискуссии о культурных различиях и вытекающих из этого сложностях адаптации. Что вы можете сказать, исходя из собственного опыта?
Первые полгода, когда звонила домой друзьям или родным, даже поплакивала – настолько было непривычно. После Украины мне все показалось крошечным – улицы, дома. Но больше всего поразило восприятие людьми времени. Я старалась делать все в привычном ритме, а меня постоянно одергивали: slapp av, slapp av. Но разве могла я позволить себе расслабляться.
У нас люди более открытые, искренние, и в этом – очень сильное отличие. Вот ты знал человека, общался с ним, потом его встречаешь, здороваешься, а он делает вид, что впервые тебя видит. Это здесь в порядке вещей. У нас такое тоже бывает, но только если был конфликт с этим человеком.
Или, например, в музыкальной школе маму что-то не устраивает. В таких случаях наши родители приходят к педагогу и разговаривают с ним. Здесь, даже если речь идет об элементарных рабочих моментах, ничего не говоря учителю, начинают звонить напрямую ректору, и потом уже тот сам беседует с педагогом. Такие истории я слышала не один раз. Открытостью я как раз и называю то, что люди общаются напрямую, высказывают друг другу свою точку зрения, а не «стучат начальнику».
Так сложилось, что у меня нет среди норвежцев настоящих друзей, хотя есть много очень хороших знакомых, меня вообще окружают хорошие люди. По большому счету мне безразлично, какой они национальности – русские, немцы или норвежцы.
Один норвежец-журналист сказал как-то в самом начале еще: «Норвегия страна маленькая, и настраивайся на то, что будет сложно». В отличие от Испании или Голландии, в Норвегии люди не привыкли к такому потоку мигрантов, поэтому неудивительно, что дольше присматриваются к чужакам.
Читаю иногда истории, произошедшие с нашими соотечественниками, которые буквально пугают. Да, есть национальные особенности, но нет непреодолимых культурных различий, когда надо себя ломать. Возможно, люди иногда сами ведут себя неадекватно или недостаточно критичны к себе. Я анализировала многие ситуации, через которые прошла, и могу сказать, что на некоторые из них пересмотрела свою точку зрения.
Недавно мы дискутировали на эту тему с моим норвежским священником, и он очень спокойно сказал: «В любой стране люди разные, кто-то лучше, кто-то хуже. Это надо принять, и не фокусироваться на людях с негативным восприятием мира». Я согласна с ним. Мне кажется, важно не выискивать различия, а находить то, что нас может объединять, научиться воспринимать жизнь позитивно несмотря ни на что.
Очень важно найти себе применение. И не нужно ни с кем себя сравнивать, а отталкиваться от собственных возможностей и развивать их. И еще один важный момент: на все нужно время. В Норвегии же события вообще разворачиваются медленнее, чем у нас, например, и надо набраться терпенья. Но проблема в том, что многие даже не ищут себя, «свой проект», и им становится скучно жить.
- Изменились сами за девять лет?
- Я стала более спокойной и немного замкнутой. Даже с украинцами веду себя сдержаннее – вошло просто в привычку. Некоторые могут воспринимать мою замкнутость как звездность, но это не так, и друзья, которых я очень люблю, это знают. Я не могу общаться слишком часто, но как только появляется возможность, я всегда с ними.
Сейчас я читаю больше религиозной, философской литературы. Я стала более размеренно делать вещи. Даже в творчестве это заметно. Если раньше хваталась за все подряд, то сейчас начинаю обдумывать, а нужно ли мне это, стараюсь осмысленно принимать решения. Возможно, дело не в Норвегии. Я просто повзрослела.
Интервью взяла Нино Гвазава
Вернуться к списку вопросов на странице Интервью
