Ольга Конева. Месть настоящей женщины

Язык:      русский     english     bokmål

Гость нашего Литературного салона – Ольга Конева из южного российского города Туапсе.

Ольга – не только талантливый прозаик, в чем легко убедиться, прочитав ее искрометные рассказы, но и самобытный художник. Более 300 её картин, выполненных в стиле наив, находятся в частных коллекциях России, Бельгии, Германии, Франции, Польши, а одна из работ украшает знаменитый музей кошек в Испании

---

---

Месть настоящей женщины

– Сергей, – представился я верзиле в черном костюме, который открыл мне дверь.

– Очень приятно. Кирилл, – кивнул тот и помог повесить пальто на вешалку, – я сегодня принимаю гостей, Риточка просила помочь, сама задерживается, она у нас оригиналка.
Я вошел в гостиную и огляделся. К этому моменту гостей было трое, я и еще двое мужчин. Они стояли у большой картины в тяжелой позолоченной раме и с интересом разглядывали ее. Первый, тот, что был помоложе и повыше, говорил и при этом сильно жестикулировал, по всей вероятности пытаясь навязать свое мнение второму, пожилому и достаточно респектабельному джентльмену. Надо сказать, спор не клеился, это было видно по тому, как вел себя пожилой мужчина. Он лениво озирался и абсолютно не слушал собеседника. Мне стало жаль молодого, напрасно расточающего, может быть, не лишенные смысла речи, и я поспешил к нему на помощь. Протянув для приветствия руку, я представился:
– Сергей. Риточкин друг юности.
На мгновение в комнате повисла глубокая тишина, которая, однако, тут же сменилась нервным шелестом газеты в руках джентльмена.
– Второй муж Риты, – представился старший и, опередив молодого, пожал мою руку, – Евгений Самуилович.
– Друг, Игорь, художник, – запоздало отрекомендовался второй.
– А где же виновница?
– Скоро обещала быть, – махнул рукой Игорь и, завалившись в кресло, закрыл глаза.
Гости, старинная мебель и стол в центре, убранный темным столовым сервизом, не внушали мне чувство радости, которое я должен был испытывать перед встречей со своей старой и, может быть, единственной любовью. Что-то жуткое витало в этом богатом доме. Может быть, темная драпировка стен и мебели наводили на меня трепет, или высокие свечки в бронзовых подсвечниках напоминали мне о церкви, о душе и о судном дне. Как бы то ни было, мне не нравилось здесь, и только желание увидеть спустя столько лет предмет своей страстной любви удерживало меня от неприличного поступка – покинуть дом, не попрощавшись.
– А что, милейший, вы долго были знакомы с Ритой? – обратился ко мне Евгений Самуилович, вытаскивая из кармана пиджака золотой портсигар – Риточкин подарок. Он любовно потер вещицу большим пальцем. Открыл его, и, видимо, передумав закурить, закрыл.
– Мы дружили со школы, – мне не хотелось делиться своими переживаниями, поэтому я повернулся спиной к собеседникам.
– Значит, вы тот счастливчик, который был у Риточки первый? – голос принадлежал молодому наглецу.
Я решил проигнорировать вопрос. Уставившись на картину, я нарочито внимательно начал разглядывать её, сантиметр за сантиметром. Это была странная картина. Не обладая изощренными художественными знаниями, я глядел на картину и понимал, что это, несомненно, Риточкин портрет, ее лицо, ее волосы, шея. Искусно выписанные жемчужины в ушах, тяжелый бархат платья выглядели натурально. Свободно лежащие руки излучали спокойствие и уверенность. И все было бы хорошо в портрете, если бы не задний план, который в разрез всем правилам жил сам, своей непонятной и загадочной жизнью. И чем больше я всматривался вглубь картины, тем сильнее овладевал моим сознанием второй план. Портрет же был только маской этой картины. Настоящая жизнь была там.
– Видите? Вы видите? – раздалось вдруг за спиной.
От неожиданности я вздрогнул и устыдился своего испуга. Игорь увидел во мне новую жертву своего красноречия. – Странная картина, – не мог, не согласиться я, так потрясло меня увиденное.
– Мне становится жутко, когда я на нее смотрю. Вероятно, эффект присутствия достигается неправильным смешением красок и нетрадиционной манерой письма. Возможна некоторая асимметричность. Все это и делает картину такой реальной. Иногда мне кажется, что и глаза на портрете живые. Вот сейчас, как вам кажется, они улыбаются?
– Да.
– А сейчас?
– А сейчас нет. Вот что так удивило меня в картине – подвижность. Она действительно жила своей неповторимой жизнью, независимо от того, смотрел я на нее или нет. На портрете двигались глаза, брови, губы, и от этого выражение лица менялось, причем так стремительно, что я не успевал зафиксировать его в сознании, только констатировал факт. Сейчас лицо улыбающееся, теперь хмурое, а вот задумчивое.
– Интересно, кто художник? – перебил мои мысли Игорь. – В нашем городе я знаю всех художников, но никто не обладает таким письмом.
– Может быть, Рита сама ее нарисовала?
– Рита? – воскликнул в ответ Игорь, восхитившись моей глупостью, – она, кроме как таскаться по мужикам, больше ничего и не умела.
Я удивленно уставился на говорящего и, может быть, даже, дал бы ему по его наглой роже, но в это время подошел Евгений Самуилович и положил свою тяжелую руку мне на плечо.
– Не горячитесь, – примирительно сказал он, – вы могли и не знать, – но в последнее время жизнь Риты складывалась не лучшим образом.
– Я бы не сказал, – я окинул комнату взглядом.
– Я не имею в виду материальную сторону, ну вы понимаете, о чем я. Ее неразборчивые связи пугали меня, несмотря на это, после развода мы остались друзьями.
– Андрей Сергеич Усолов, – отрекомендовал нового гостя вошедший Кирилл и пропустил в гостиную мужчину средних лет. Он был здорово сложен и, благодаря хорошо сшитому костюму, выглядел вполне респектабельно, хотя в его массивной фигуре все же угадывался бывший боксер и нынешний вышибала ресторана, а может, то и другое вместе.
– Это ее первый, – шепнул мне Евгений Самуилович, и отвернулся от вновь прибывшего, желая показать тому свое презрение.
Глядя на это, увалень присвистнул и решил не подходить к нам. Он беспечно сунул руки в карманы своего элегантного пиджака и остался стоять по другую сторону стола. На его нахальной и тупой роже отразились высокомерие и глубокое презрение.
– Кого еще ждем? – поинтересовался Евгений Самуилович у Кирилла, стоящего в дверях, но не получив ответа, махнул рукой, и, выбрав себе место за столом, занял его. Надо сказать, на столе, кроме упомянутого сервиза, стояли два хрустальных графина с водкой, графин с коньяком, и бутылка вина. Так же на больших тарелках, искусно оформленных зеленью, были разложены ветчина, язык, колбаса, рыба, сыр, оливки, грибы и овощи. Все смотрелось аппетитно и манило уже давно.
– Думаю, Риточка не обидится, – Евгений Самуилович подцепил оливку вилкой и положил ее в рот.
– Да, я согласен, – поддержал его вдруг Усолов и, не обращая внимания на сверлящие взгляды, пересел за стол, – тут должно быть мое любимое вино, – он дотянулся до бутылки и, откупорив ее, принюхался.

– Точно, оно. Вот шельма, помнит! – воскликнул он и на его детском лице появилось выражение превосходства. Я решил, что стоять неприлично и устроился по правую руку от Евгения Самуиловича. Игорь сел по левую. Пока мы рассаживались, в гостиной появился новый гость. Он потоптался какое-то время в дверях, а потом представился Валерой. Это был немолодой и совсем не обеспеченный человек. По его лицу и одежде можно было предположить, что это сильно пьющий гражданин. Но манера поведения и речь выдавали в нем интеллигента. Валерик сел на угол и постарался занять за столом как можно меньше места.
– Кто еще ожидается? – опять полюбопытствовал Евгений Самуилович.
– Коровин и Смольников, – отозвался на этот раз Кирилл, – Поворотов тоже был приглашен, да он не придет, у него уважительная причина.
– Интересно, какая? – гикнул Усолов, чуть не вывалив на стол содержимое своего рта.
– Скончался позавчера, – пожал плечами Кирилл. – Правда, он вообще от приглашения наотрез отказался. Не пойду, говорит, к этой стерве.
– Узнаю Ритку, – хохотнул Игорь, – она по жизни максималистка: либо все, либо ничего.
– Ничего подобного, – возмутился Валерик.
Вид стола взвинтил ему нервы и того трясло словно от лихорадки.
– Наливай дружище, – пожалел его я, – ты что будешь пить, коньяк?
– Да, – удивился Валерик и даже перестал трястись, – а как вы догадались?
Я пожал плечами. Не мог же я, в самом деле, сказать, что тот предпочитает, а наверняка это был самый дешевый портвейн. Его мы пили с Риткой еще в школе. Денег тогда хватало только на него. Правда, нам достаточно было только пригубить, от этого мы делались веселыми и бесшабашными.
Коровин и Смольников пришли вместе. Они быстро представились и заняли места, на которые указал Кирилл. Свободных стульев за столом осталось два, одно для Кирилла и в центре – для Риты.
– Хорошая же у нас компания, – гоготнул Коровин и принялся за холодную закуску.
– Хотел бы я знать, что она задумала, – ответил ему Смольников и, дотянувшись до рыбы, подцепил вилкой пару кусков.
Игорь и Евгений Самуилович молча переглянулись. Они всегда переглядывались. Это злило меня. Мне казалось, что они знают то, о чем я даже не догадываюсь. В это время вновь появился Кирилл и сказал, что Ритка задерживается и чтобы мы начинали без нее, сам же за стол не сел, а опять исчез в прихожей. Я налил себе водки, положил в тарелку сыр и колбасу.
– В приглашении было сказано, что празднуем День разлуки, – сказал я, чтобы не молчать.
– Да, такой день есть у каждого из нас, – печально протянул Вадим, от выпитого он захмелел, расслабился и успокоился.
– Вот и первый тост, – радостно подхватил Коровин, – если бы каждый в свое время не расстался с Риткой, то не очутился бы сейчас здесь. А мы неплохо тут посидим, судя по изобилию на столе. В наше время столы уже не ломятся и приглашают на банкеты не часто. А тут есть чем поживиться, – Коровин ткнул вилкой в ветчину. Каждый выпил то, что налил себе сам. Поговорили о погоде, политике, о работе. После четвертой рюмки начали о бабах.
– Хороших нет, одни стервы кругом.
– Это не самое страшное, все они…
– И главное, потом объяснить не могут, зачем они это сделали…
– И деньги подавай, всегда одни деньги.
– А вот у меня была…
Но Кирилл прервал беседу на самом интересном. Оказалось, Ритка опять задерживается, и прислала аудиокассету с сообщением.
«Мальчики, – говорила она своим мелодичным голосом, – приветствую вас, дорогие. Этот день для меня особенный. Поэтому я собрала вас, дорогие и любимые. Каждый оставил в моей судьбе свой след, и я благодарна. Если бы не было бы вас, не было бы и сегодняшнего праздника. Буду позже, а сейчас прошу: пейте, закусывайте и не скучайте. Ваша Рита».
Мы переглянулись. Каждый подумал, что это похоже на нее, поступок в ее стиле, назвать гостей, а самой шляться дальше.
– Вот уж и любит, – прорвало вдруг Усолова. Он изрядно выпил, лицо его перекосилось и приобрело сизый оттенок.
– Меня она должна была ненавидеть. Ну, а мне наплевать. Я и пришел то сегодня, чтобы посмотреть, не сдохла ли она.
За столом прекратилось всякое движение. После таких слов уже никто не мог невозмутимо есть и пить. Спустя секунду гробовая тишина разорвалась неодобрением и массой замечаний в адрес прохиндея.
– А что я не так сказал? – стал отбиваться Усолов. – Кто из вас тут святой? Ну? Ты, что ли? Одноклассничек. Почему после школы не женился на Ритке?
Он посмотрел на меня своими полупьяными глазами и икнул.
– Я бы женился, – возмутился я, – да она сама не захотела.
– Ха, не захотела! Посмотрите на него. Вранье. Ритка всегда замуж хотела. Потому то и влюбилась в меня с первого взгляда. Жениться я на ней обещал. И женился. Любила она меня как кошка. Правда, я у нее не первый был, видимо ты там раньше прошел, так я не в обиде. Мы и прожили то всего четыре месяца. Меня ж на родине невеста ждала. Фиктивно я на Ритке женился. А она не поняла. На коленях ползала, умоляла сказать, за что я на нее обиделся. Вены резала. Ненормальная, думала меня этим вернуть. А я оттяпал половину папочкиной квартиры и деньжат кой-каких.
– Заткнись, скотина, – не выдержал Евгений Самуилович, – постыдись, о женщине говоришь.
– А что? – Усолов отхлебнул водки из графина, – может быть, ты её не бросил? Поделись.
Все уставились на Евгения Самуиловича, а тот, вместо того, чтобы отмолчаться, как сделал бы трезвый человек, поведал нам, с какой душевной раной попала в его руки Ритка после Усолова и Игорька. Оказывается, художник привязался к Ритке на улице, и вместе с работой натурщицей предложил ей стать и любовницей. Недолго думая, Ритка согласилась и переехала в убогую мастерскую, где однажды и накрыла Игорька с его новой пассией. Оказавшись не у дел, бедняжка опять пыталась наложить на себя руки. На мосту, с которого собиралась сигануть отчаявшаяся девчонка, и повстречал ее пожилой бизнесмен Евгений Самуилович. Он ехал домой, и когда жалкую фигурку осветили фары, остановился. Обнял трясущееся тельце девушки и посадил ее к себе в машину. Через несколько месяцев она стала его женой. Но и тут бедной девчонке не повезло. Евгений Самуилович попался на одной незаконной операции и был осужден на восемь лет. Ритке осталась квартира и машина, которые к тому времени были переписаны на нее.

Когда Евгений Самуилович кончил говорить, никто не осмелился проронить ни слова.

Кто знает, насколько бы затянулась пауза, но как раз именно в это время в дверях появился почтальон. Он принес маленькую бандероль и попросил кого-нибудь расписаться на бланке. Просьбу без колебаний выполнил Валерик, который сидел ближе всех к двери. Получив бандероль и развернув, он вытащил из плотной упаковки видеокассету и скромно положил ее на стол.

– Ритка в своем амплуа, – гоготнул Коровин, встал из-за стола, включил телевизор и сунул кассету в видеоплеер. Спустя мгновение на экране появилось довольное лицо Ритки.
«Привет мальчики, вы еще не соскучились по мне? У, плутишки! Выпиваете? Очень хорошо! Я с минуты на минуты буду. Не давайте Валерику напиваться. Он слаб и у него печень. Усолов, ты тут? Скотина ты такая. Чего же невесту не притащил. Коровин, ты со Смольниковым? Больше не расстаетесь? На кого же ты меня променял? Эх ты! Серега, лапочка, ты тоже здесь? Зря я за тебя тогда замуж не вышла, не было бы у меня тогда всех этих козлов, которых ты видишь сейчас вокруг. Жаль, Поворотова нет, как бы мне хотелось с ним встретиться. Ну да ладно, знать не судьба. Евгеша, ты всё ещё щиплешь молоденьких девочек или перешел на мальчиков? А? Ну не тужите, я скоро буду. Целую всех». Улыбнулась и растворилась.
Сообщение с видеокассеты затронуло каждого из нас по-своему. Во мне шевельнулись гордость и нежность. Усолов, рассвирепев, попытался выбраться из-за стола, но так и остался на месте, потому что не смог подняться на ноги, до того был пьян. Вадим отодвинул от себя рюмку и затравленно глядел по сторонам. Евгений Самуилович покраснел и уставился в свою тарелку. Об Игорьке не было сказано ни слова, поэтому он чувствовал себя превосходно. Коровин обнял Смольникова и ухмыльнулся. Смольников нахмурился и нервно отбросил руку Коровина.
– Что будем делать? – Евгений Самуилович вопросительно глянул на подошедшего Кирилла и глотнул из стакана вина.
– Будем подавать горячее, – принял решение Кирилл и исчез в кухне.
– Я не хочу горячего, – начал вдруг бузить Усолов, – его развезло, и он едва не падал со стула. –Я хочу видеть эту стерву. К чему весь этот карнавал с бывшими любовниками. Я знаю, что она что-то задумала. Я чувствую это. Я сейчас встану, – он действительно приподнялся и, шатаясь, выбрался из-за стола, – я найду ее и тогда ей не поздоровится. Она тут, я слышу ее голос.
Шатаясь, он дошел до двери, которая вела в спальню и, приоткрыв ее, скрылся в темноте.
– Какой подлец, – покачал головой Смольников, – шарится по дому, как у себя.
– Это из-за него Риточка такой стала, – покачал головой Евгений Самуилович, накладывая из широкой тарелки горячее мясо, принесенное Кириллом. – Он всю жизнь ей перековеркал, и теперь не уймется. Ума не приложу, за каким чертом она его позвала?
Я оглядел присутствующих и задал себе тот же самый вопрос, только шире: зачем она собрала всех нас? Что она имела в виду, рассылая приглашения на банкет по поводу Дня разлуки? Существует ли связь между нами, может быть подбор гостей весьма не случаен? Уткнувшись в тарелку и ковыряя вилкой сочное мясо, я ломал голову над проблемой и не мог понять ее истоков. Несмотря на то, что концы не связывались в узел, я чувствовал, что нас ожидает впереди немало сюрпризов. И кто знает, хороших ли. Ответ пришел ни сам, его нашел Валерик, этот странный малодушный человек, который, непонятно каким образом, затесался в столь респектабельную компанию.
– Риточка умница, – пробубнил он еле слышно себе под нос, – она собрала вас потому, что каждый в свое время бросил ее, не оставив ни малейшей надежды на возвращение.
После этих слов все ниточки в моей голове сплелись в один длинный жгут и стали закручиваться в клубок фактов и событий. Какой же он молодчина, этот опустившийся интеллигент. А ведь Ритка была не дура, и всегда тянулась к умным мужикам.
– Помню, какие у нее были глаза, когда я рассказал ей о нас со Смольниковым, – ухмыльнулся Коровин, выковыривая из зубов остатки мяса специальной палочкой, – я думал, она в обморок рухнет. Как она кричала. Я думал, у меня уши лопнут. Надо сказать, она тогда беременная была, не знаю уж от кого. Ну, предположим от меня, все равно. Я предложил ей избавиться от ребенка. Не знаю, кажется, она так и сделала. Правда там какие-то проблемы были, но, слава Богу, она меня не трогала.
– Она родила, – буркнул Кирилл, входя в комнату и садясь на свое место.
– Как?
Мне показалось, что Коровин сейчас выпрыгнет из штанов.
Да, вот и первый сюрприз. Печально узнать спустя несколько лет, что у тебя есть ребенок, особенно если ты голубой.
– Этого не может быть, – запротестовал Коровин, затравленно глядя на Смольникова, – ты помнишь, я тебе рассказывал эту историю.
– Не знаю, – ледяным тоном отрезал тот и сжал в руке стакан, который слабо хрустнул и развалился.
Увидев на ладони кровь, Смольников поднял с колен салфетку, и замотал раненую руку.
– Я тебя предупреждал, – сквозь зубы проговорил он, – никаких детей.
Не знаю, чем бы закончилась эта сцена, если бы дверь спальни не распахнулась, и из нее не вывалился бледный и потерянный, Усолов.
– Что нашел? – усмехнулся Евгений Самуилович.
– Я ей, суке, все сказал, она думает, что я мальчик, и меня можно просто так, мордой об асфальт.
Усолов дотянулся до графина с водкой и отхлебнул, прямо из горла. – Так она что, уже дома? – не поверил своим ушам Коровин. – Ну, я ей сейчас устрою, проходимке. Я объясню ей, что стоит делать, а чего делать нельзя, – он вскочил из-за стола, при этом опрокинув стул.
– Не лезь, – попытался удержать его Кирилл, но Коровин со злостью отпихнул протянутые руки распорядителя стола и, очутившись у дверей спальни, пригрозил:
– Чтобы никто не лез, я сам разберусь.
Я, было, встал, чтобы прийти на помощь Рите, но Кирилл положил свою огромную руку на мое плечо и хмуро изрек:
– Сами разберутся. Не в первый раз. Ты не суйся, меньше шума будет.
– Да Ритка сама не промах. У нас с ней в свое время такие драки были, особенно в тот день, когда она меня с девкой в мастерской застала. Пришлось ее связать, а то бы она нас на части порвала. Мне тогда даже убить ее захотелось, такого она мне наговорила.
Вот еще один художник так называемый негодует теперь. Я с отвращением глянул на Игорька. Слюнтяй.

– Рита измен не терпела, – подал голос Валерик, – лично я, никогда ей не изменял.
– Чего же она тебя сама бросила?
– Зачем? Я человек свободолюбивый, собрал котомку и в бега.
– Неужели без объяснений исчез? – удивился я.
– А чего тут объяснять, заладила: не пей, не пей, устройся на работу, специальность у тебя хорошая (электронщик я, – гордо пояснил Валерик), контроль надо мной установила. Дома запирала. Так я через окно. С седьмого этажа по пожарной лестнице, чуть не убился.
– Где же она тебя теперь разыскала? – Евгений Самуилович брезгливо поморщился.
– Так она меня из виду-то и не теряла. Это я, дурак, думал, что она про меня забыла. А она всегда была рядом, помогала, если видела, что плохо мне и вернуться не просила. Так что нашла она меня просто, на рынке. Я там на гармони играю. На житье, значит, зарабатываю.
Надо же, везет же Ритке на подлецов. Весь набор. И я хорош: обиделся и ни разу не поинтересовался как там живет моя Ритка, хорошо ли ей, плохо, есть ли у нее что поесть или надеть. Ну, не вышла она за меня замуж, но не должен был я выкидывать ее из своей памяти так категорично, и так навсегда. Хорошо, что она меня нашла. Теперь я сделаю все, что она захочет. И я больше никогда ее не брошу. Мне захотелось встать и пойти к ней сейчас. Выкинуть этого сумасшедшего Коровина. Выгнать весь оставшийся сброд и остаться с ней наедине.
– Сейчас не стоит, – шепотом предостерег Кирилл, – она будет недовольна.
В дверях показался Коровин. Он проскочил мимо стола и выбежал в коридор. Там его стошнило.
– Вот нажрался, педик, – рассердился Игорь, –пойду, в конце концов, приведу сюда Ритку, сколько можно ждать.
Смольников бросил на стол окровавленную салфетку и вышел в коридор. Там он залепил Коровину пощечину, от которой тот свалился на пол и покинул дом Риты, не попрощавшись.
– Круто, – усмехнулся Кирилл и разлил водку по рюмкам, – осталось нас трое. Потом, глянув на Валерика, поправился: четверо. Но банкет ещё не кончен. Впереди ждут кофе и мороженое.
Усолов взял трясущимися руками рюмку и молча вылил содержимое в рот.
– Такой здоровяк, настолько плохо переносит спиртное, – сокрушённо покачал головой Евгений Самуилович, указывая на пьяного Усолова.
– Бывает, – поддержал я того кивком.
– Эту квартирку Риточке я подарил. Как она ее хорошо обставила. Молодец, девочка. Она вообще послушная была. В бизнесе мне помогала. Кого надо примет, кого отправит. Правда в первый раз никак в постель с нужным мне человечком ложиться не хотела. Пришлось мне на ней жениться. А потом, умница, поняла, тогда все хорошо пошло. Я на нее счет завел, денежки ей откладывал, пока вот беда не случилась и не посадили меня.
От таких откровений у меня дух перехватило. Вот это да. Вот это старичок. Одуванчик. Тихий такой. Надежный. Сутенер паршивый. Таракан замызганный. Захотелось вдруг перегнуться через стол и раздавить его, этого лощеного гада, который делает себе бабки за счет таких вот девчонок как Ритка. А может выплеснуть ему на плешь стакан с пепси? Наверное, я и сделал бы что-нибудь такое, из ряда вон выходящее, только из комнаты, где пропал полчаса назад Игорь, послышался шум, а потом, спустя минуту, оттуда, прямо к нашим ногам вывалился виновник скандала. Я и Кирилл подхватили бедолагу и попытались усадить его в кресло. Боковым зрением я увидел, как Евгений Самуилович бесшумно соскользнул со стула и исчез за дверью. Странное поведение Риты уже давно беспокоило меня. Почему она скрывается? Почему давно не вышла к столу? Может быть она больна, или еще хуже, мертва? Я отцепил от лацканов своего пиджака руки Игорька и направился к таинственной двери. Но так и не вошел, потому что дверь с треском распахнулась, и в проеме появился Евгений Самуилович. Он прошел на середину комнаты на негнущихся ногах и, подняв руки вверх, глухо сказал:
– Этого не может быть и это какое-то наваждение, но я только что убил Риточку.
И тут все мы увидели, что в руках старик сжимает окровавленный осколок стекла, который, возможно, мог быть раньше частью большого зеркала или чего-то зеркального.
Спустя два часа я сидел в кабинете следователя и давал показания. Рита погибла. Когда я вбежал в спальню, страшная картина предстала перед моими глазами. Рита сидела в кресле, спиной к двери, возле кровати, с отброшенной на грудь головой. Сзади, на шее, отчетливо виднелись красные бурые пятна, как бы свежие синяки, из плеча выступали ножницы. Большое зеркало было разбито, и несколько осколков торчали из головы. На полу вместе с остатками зеркала лежал разбитый стакан. Крови было мало, но и без того зрелище было отталкивающее. Я, как в тумане, позвонил на 02 и вызвал оперативную группу. После меня в комнату никто не входил.

Двумя часами позже я сидел в кабинете старшего следователя прокуратуры Лехи, своего коллеги и собутыльника, и давал показания. С точностью бухгалтера я отчитывался перед ним, во сколько, я пришел в дом Риты, кто в это время там был, кто пришел после меня, когда сели за стол, сколько выпили, сколько съели, кто отлучался из-за стола и сколько раз. Рассказывал, в каком состоянии я застал Риту и что предпринял. Я говорил правду и ничего не утаивал, по одной простой причине: я был невиновен, я действительно не убивал Риту и абсолютно не понимал, кому была выгодна ее смерть. Конечно, не все из присутствующих на вечеринке, которая закончилась так плачевно, питали добрые чувства к хозяйке дома, но я не верил, что кто-то из гостей был способен до такой степени жестоко расправиться с бедной женщиной.
– Надеюсь, я вне подозрения? – поинтересовался я у Лехи, когда допрос вымотал нас обоих.
– Ты оказался в ненужном месте и в ненужный час, – пожал тот плечами.
– Но ты же не думаешь, что это я? – удивился я.
– Иди домой, завтра посмотрим, что прокурор скажет, может, строгачем отделаешься, – успокоил Леха.
Я молча подписал протокол допроса и выкатился из прокуратуры. На улице была поздняя ночь и к тому же моросил мелкий дождик. Добираясь на такси до дома, я ломал голову над одним единственным вопросом: Кто? Если не я, то кто? Поднимаясь на свой этаж, я с огорчением подумал, что теперь меня, наверное, на некоторое время переведут в дежурку или вообще отстранят от работы.
На лестничной площадке, возле своей квартиры, я неожиданно столкнулся лицом к лицу с Игорьком. Он держал под мышкой большой сверток, был взвинчен до предела и трясся от холода.
– Ничего, что я к тебе так поздно? – стуча зубами, проговорил он.
– Да чего уж, теперь, – махнул рукой я, – заходи.
Мы вошли в темную квартиру, и на мгновенье я понял, что должна была сейчас чувствовать Ритка. Страх, одиночество и тоску. Если, конечно, она существовала, эта удивительная жизнь – после смерти.
– Я ненадолго, – торопливо начал Игорь, – я сейчас уйду, меня все равно возьмут, поэтому я принес тебе вот это, – он сунул мне в руки сверток и торопливо продолжил, – так вот, они все равно догадаются, я должен рассказать тебе, за что я убил Риточку.
Я бросил пальто вместе с вешалкой на тумбочку и уставился на Игорька. Не спятил ли он с ума. Конечно, людям искусства свойственна эксцентричность, но не до такой же степени!
– Ты видел, как вышел Евгений Самуилович, и ты, наверное, подумал, что это он Риточку убил. Но на самом деле она к тому времени уже давно должна была быть мертва. Дело в том, что на тумбочке около кресла стоял стакан с водой, и пока она все это мне говорила, я тихо всыпал ей в этот стакан яд. Вот она бутылочка. Она и сейчас со мной. Он протянул мне коричневый бутылек. Это походило на бред. Убийц было уже двое.

– Я вошел, – начал торопливо Игорь, видя, что я борюсь с чувством, чтобы ни вышвырнуть негодяя вон, – она сидит в кресле, ко мне спиной. Она любила так разговаривать. Отвернется, закроет глаза и слушает тебя, говорила, что так лучше фальшь чувствуется. И правда, трудно лгать, когда на тебя не смотрят. Для того, чтобы ложь гладкой получалась, нужны глаза, в которых отражается твое вранье. Я и несколько слов сказать не успел, как она понесла на меня. Вспомнила все, и даже больше. Вытащила из преисподней то, что я давно прятал от себя, не то, что от других. В общем, сначала мне стало стыдно, а потом я взбесился. Какое она имеет право лезть в мою жизнь. Но она и слушать не стала, гнула свое. Тогда-то я решил сделать так, чтобы она замолчала. Навсегда. Я подкрался сзади, и пока она изливалась, всыпал яд в ее стакан. Но я ведь не убийца, и от содеянного мне стало плохо. Я представил, как яд впитывается в ее желудок, постепенно отравляя организм. От этой мысли меня замутило. Я же художник и воображение нарисовало мне такую картину, что я чуть не умер от страха и омерзения к себе самому. Не дослушав Ритку, я выскочил из комнаты, при этом, чуть не свернув вазу с искусственными цветами. Я задел ее ногой, но она не разбилась, только упала, это я точно помню. Но потом, вазу кто-то поднял. Во всяком случае, сейчас она стоит.

Рассказ показался мне маловероятным, но как прокурорский работник я не мог не отметить насколько логично выстроено признание.
– Хорошо, – перевел дух я, – а это что? Я указал на сверток.
– Это портрет ее, он мне больше не нужен, я в какой-то степени покидаю этот город, насовсем, мне теперь ничего здесь не нужно. Я понимаю, ты сейчас должен меня сдать, но ты не сделаешь этого, ты дашь мне несколько часов, а потом можешь натравить на мой след ищеек. Я ведь не отрекаюсь. Видишь, я сам признался!
Я обессилено сел в кухне на стул и закрыл глаза. Как я устал. На сегодня я ничего не хочу. Пусть этот идиот катится. Я ничего сегодня предпринимать не буду.
– Да. Иди, – сказал я Игорьку, – я ничего никому не скажу сегодня.
Когда тот ушел, я развернул сверток и вгляделся в портрет. На нем была Ритка. Такая она была лет десять назад. Молодая. Красивая. Жизнерадостная. Ритка, бедная моя Ритка, как распорядилась жизнь. Разве об этом ты мечтала? Звонок в дверь вывел меня из раздумий. Открыв дверь, я с изумлением увидел на пороге Коровина.
– Извини, – сказал он и потоптался на коврике. – Я пройду?
– Конечно, – разрешил я, – хотя, если честно, его хотел видеть меньше всего.
Он торопливо скинул пальто и бросил его на полку для обуви.
–Мы со Смольниковым разбежались, – доверительно сообщил он и спросил, нет ли у меня выпить. У меня нашлось. Мы выпили по первой. Потом еще по одной. Коровину хотелось излить душу, а мне давно хотелось спать.
– Понимаешь, ему не понравилось, что у меня ребенок, будто бы я его обидел чем. Скрыл. А я и сам не знал. Вот у тебя, к примеру, дети есть?
Я молча кивнул.
– И ты женат?
– Разведен.
– Значит, ты меня понимаешь.
– Нет, – честно сознался я.
– Ничего, это от тебя не уйдет, может, пожить у тебя какое-то время? – Коровин хитро прищурился.
– Обойдусь, – холодно отрезал я, – говори, зачем пришел.
– Да вот, хочу узнать, точно ли Риту старик убил, или ….
Он помялся.
– А что? – насторожился я.
– Да нет, ты ничего там другого не заметил? Необычного.
– Там необычного много было, например ножницы, – осторожно сказал я.
– Неужели он ее сначала ножницами? – деланно удивился Коровин.
– А почему ты решил, что ножницы тоже были пущены в ход? – во мне заговорил профессионал.
– Да нет, я так спросил, – ретировался Коровин.
– А не ты ли ее ножницами? – попер буром я.
– Что ты, что ты, – в глазах Коровина появился страх, смешанный с отчаянием.
– Я бы никогда не смог, – забубнил он, – я вообще никогда ни на кого руки не поднимал, но когда она сказала о ребенке… ну ты сам понимаешь. Что-то перевернулось во мне. Я попытался выяснить, где он сейчас, но она и слова не дала мне вставить. Говорила сама и такое, что ухитрилась даже уронить меня в своих собственных глазах настолько, что мне вдруг расхотелось жить. Впервые в жизни. Это мне, весельчаку и жизнелюбу. А тут эти ножницы. Они лежали на столике возле нее. Там еще что-то лежало, но я даже разглядеть не успел, а они блестели в полумраке комнаты и как бы просились сами в руки. Я и не понял, как они очутились в ее плече. Может это, был момент моего помешательства. Но что интересно, она даже не вскрикнула. Кажется, она продолжала говорить. Кровь не хлынула из нее и не залила воротник ее платья. Мне вообще показалось, что я вонзил ножницы в тряпичную куклу. Но это потом, а тогда мне стало дурно, только от одной мысли о разрывающейся плоти. Я почувствовал себя паршиво, и я чуть не вытравил содержимое желудка себе на брюки.
Да, это было признание. Третье признание за сегодняшний вечер. Теперь мне казалось, что именно я сошел с ума, и все случившееся со мной – плод моего болезненного воображения. А может быть это сговор. Может, именно эту цель преследуют люди, которые целый вечер пытаются навязать мне свои откровения? Или я часть какого-то плана, непонятного мне и неизвестного. Опасность – вот что я почувствовал вдруг. Опасность не только для рассудка, который медленно начал покидать меня, пытаясь соединить события без связующих звеньев, но и для здоровья. Мне вдруг показалось, что и жизнь моя, тоже висит на волоске.
– Убирайся, – вяло предложил я Коровину и, закрыв глаза, откинулся в кресле.
– Ты не веришь мне? – удивился Коровин.
– Я не желаю больше ничего слышать, я устал, и мне надоели эти бредни. Я хочу спать. Я сыт по горло тобой и всеми вами.
Коровин внимательно глянул в мою сторону и осторожно выбрался в коридор. Сквозь пелену собственного безумия, на грани которого я вдруг оказался, я услышал, как он схватил свое пальто, при этом, чуть не уронив полку с обувью, и выскочил вон.
Глянув на часы, я вяло отметил, что уже три часа ночи. Надо было немного отдохнуть. Но эта возможность так и не представилась мне. Вылезая из теплой постели, я чертыхался и воображал, как сейчас накинусь на наглеца, звонящего в дверь в полпятого утра, а, избив его до полусмерти, растерзаю еще живого на клочки, на ветошь. Однако и этого сделать не удалось, потому что, открыв дверь, я увидел тупую физиономию Усолова. Переведя взгляд на его кулачищи, я подумал, что полпятого, это не так уж и поздно, или рано.
– Дело есть, я у тебя ночь перекантуюсь, – изрек он, оттер меня в сторону и ввалился в квартиру. Он был настроен решительно, и весил на тридцать килограммов больше, чем я. Поэтому я не стал протестовать.
– Я посижу у тебя, – сказал он тоном, не терпящим возражения, – ты же сам ищейка и понимаешь, что теперь потянут всех. Не знаю, что там натворил этот старикан Евгений Самуилович, но я то разобрался с ней раньше, чем он. Ритка баба скверная была. Ей не надо было бить, чтобы убить наповал. Язык у нее, сам знаешь, хуже бритвы. Я от нее тогда ушел, думал, жизнь моя, как в сказке сложится, а не вышло. Я теперь нигде и имя мое никто. Думаешь, зачем она меня позвала? Встретиться захотела? Да ничего подобного, ей растоптать меня надо было, додавить до конца. И все за то, что я бросил ее тогда. Я и делать то ей ничего не хотел, только сказать, что и такой, никому не нужный, я бы к ней все равно не вернулся, хотя признаюсь, столько раз хотел. Может, и сегодня по-другому все повернулось бы, не будь она такая дура, гордая.
Уже засыпая в кресле, до моего сознания вдруг докатились последние слова амбала.
– О чем это ты? – я почувствовал, что сон как рукой сняло.
– Неужели ты думаешь, что ее этот слюнтяй, старый сутенер, кончил?
– Я думал да, – не моргнув, заявил я.
– Как же ты работаешь, следопыт? У Ритки на шее пальцы мои остались. Задушил я ее. За то, что слишком много говорила, задушил. Но я в отказ пойду, на меня это не повесят. Она сама на рожон полезла. Спиной со мной разговаривала. Сначала хорошо так начала, подойти попросила, по голове погладить разрешила, только, чтобы прическу не помять. А потом, как с ума сошла, такого наговорила. Я от злобы даже дышать перестал. Сперло. Думаю, ах так, ну и ты сейчас у меня дышать перестанешь. И взял ее за горло, сначала нежно взял, чтоб не заподозрила чего, а потом стал душить. Ты не можешь представить, с каким наслаждением я это делал, – он глянул на свои руки так, словно никогда их раньше не видел, – опомнился, когда в горле у нее что-то хрустнуло, как бы оборвалось что ли. Она закачалась, как кукла, из стороны в сторону и, наверное, сразу испустила дух, потому что ни вскрика, ни всхлипа я не услышал. Ничего.
И тут наступил предел моего терпения. Я понял, что все кругом, в том числе и я, сумасшедшие. И, скорее всего, это случилось со мной гораздо раньше, не в доме Риты, а до этого. Может быть, в школе или в детском саду. Теперь только, может, я понял, что серьезно болен, а до этого пребывал в неведении. А вдруг это я ее убил? И не было никого, кроме меня. Я пришел к ней домой, прокрался в спальню, застал ее сидящую в кресле и, отравив, задушил, заколол ножницами и изрезал на кусочки осколкам зеркала.

– К вам посетитель, – сказала мне санитарка и, положив рядом на тумбочку пакет с яблоками, растворилась, как делала всегда, выполнив свою миссию.
– А, дружок, хорошо тут у тебя, – на пороге появился Кирилл, большой, улыбчивый и, как всегда, добродушный.
– Лечусь, – посетовал я, – нервный срыв. Что там на воле?
– Все утряслось, каждый получил свое.
– ?!
– Игорек – художник, слабаком оказался, отравился в туже ночь, принял яд. Евгений Самуилович, не дотянув до суда, скончался от сердечного приступа, Коровин и Усулов под стражей, этим вышка светит. Валерик по-прежнему на рынке народ веселит. Только песни теперь сам сочиняет, о Рите. Так что, такие дела. Вроде обо всех сказал. Я чего пришел, – тебе письмо. Риточка, она всегда о тебе помнила, твоим успехам радовалась, может быть, надеялась, что ты сам придешь. Но не успела. Болела она неизлечимой болезнью. Боялась болей. А они уже на пороге были. Знать давали. Ну, так ты прочти. А я завтра приду.
Кирилл взял мою безвольную руку, исколотую в изгибе, и крепко пожал.
– Выздоравливай, брат.
Я кивнул Кириллу на прощанье и пообещал к следующей пятнице выписаться. Не вечно же я буду лежать вместе с этими психами?
Дрожащими руками я открыл конверт без адреса и начал читать, дрожа от волнения. Сначала буквы перед глазами сновали, словно маленькие черные мушки, но потом я взял себя в руки, сфокусировал зрение и начал читать:

«Дорогой Сергей, я пишу, потому что неизлечимо больна. Скорее всего, мне остались считанные дни. А когда письмо попадет к тебе в руки, меня на этом свете, наверное, уже не будет. Обидно умирать когда тебе нет и тридцати пяти. А еще обиднее умирать, зная, что остальные будут жить дальше и ничего не изменится с моим уходом. Так же будет вставать солнце, петь птицы, люди будут торопиться на работу, дети расти, их родители стариться. И все это уже будет без меня.
Жизнь не очень баловала меня. На моем пути встретился только один настоящий мужчина – это ты, остальные только пользовались мной. Когда я узнала, что умру, я сначала страшно испугалась, а потом подумала, что ничего лучшего в жизни нет, чем смерть, которая очистит, уравняет и исцелит. И мне сразу стало легче. Я сходила в церковь, покрестилась, сделала пожертвования и стала чувствовать себя намного лучше, чем раньше, хотя я знала, что болезнь не отступила, она затаилась. А потом я стала думать о вас, о моих мужчинах. И знаешь, что пришло мне в голову? А почему бы мне не пошутить в последний раз?
Три месяца я выстраивала план своей вечеринки. И завтра все это произойдет. Для тебя все это в прошедшем, а для меня в будущем. К сожалению, мне не придется повеселиться на этом празднике, но, зная психологию своих мальчиков, я могу предположить, что каждый из них захочет в очередной раз обидеть меня или унизить. Пусть будет так, раз они без этого не могут. Но еще я бы хотела, чтобы каждый убил меня и понес за это наказание. Кончилось время, когда меня можно было безнаказанно бросить. Теперь каждый должен ответить за содеянное.
Естественно, без помощи Кирилла мой план не удался бы. Кто-то должен включить и выключить наговоренную мной кассету. Поправить мне прическу и придать мне живой вид. Ведь когда вы будете сидеть за моим столом, пить мое вино и закусывать, меня уже не будет на этом свете. Благодаря хорошему яду, я тихо уйду, просто засну. Я не знаю точно, но я надеюсь на это. Перед этим я, конечно, посмотрю на вас в замочную скважину в последний раз, и обязательно послушаю, что вы будете говорить обо мне. Но думаю, что кроме тебя никто не вспомнит обо мне ничего хорошего. А жаль, хотя какая разница, неделей раньше я умру или позже.
Так вот, о плане. Каждого из приглашенных я знаю хорошо, и на что любой из вас способен, я тоже знаю. Игорек. Этот мухи не обидит, но по слабости характера яд всегда с собой таскает. И если его довести, наверное, он воспользуется им. Ну как, я права? Он меня отравил? Коровин, этот схватит первый попавшийся предмет. Я специально для него положу ножницы. Я опять права? Усолов, груда мышц и горстка ума. Этот воспользуется собственными ручищами. Он размозжил мне череп или задушил? Жаль, что я не увижу его морду, когда он узнает, как я его перехитрила. Вот потеха. Ну, а Евгений Самуилович, этот старый развратник. Что он то предпримет? Наверное, разобьет вазу, или зеркало. Этот любитель широких жестов! Ну как, я права?
Ты в шоке, любимый? Жестоко пошутила? Но что теперь с меня взять? Я только лишь холодный труп, истерзанный еще при жизни своими возлюбленными. Как жаль, что я этого ничего не увижу, какое счастье, что я этого ничего не увижу. Ведь и ты в какой-то мере виноват. Ты ушел, ты обиделся, и ты выкинул меня из жизни. А тебе и надо то было всего быть рядом. Ну да ладно, теперь ничего не изменишь.
И вот еще что. Ребенок у меня остался ведь, дочка, и ей три годика. Никого у нее теперь нет. Не отдавать же ее Коровину. В письме ее документы. Выполни последнюю просьбу умирающей. Прими ее, как дочь, и люби ее так, как любил меня. Может быть, она не окажется такой дурой, как я. И пусть она помнит меня. Рассказывай ей обо мне и убереги ее от этой жестокой жизни. Сделай для нее все, что сделал бы для меня. Может быть, я слишком много прошу, но ты не можешь отказать мне, потому что меня уже нет, и я говорю с тобой с неба. И теперь я буду с тобой всегда. Разве не об этом ты мечтал?»
С бьющимся сердцем я отложил письмо и задумался. Лежа на больничной койке, размышляя и восстанавливая события трагического вечера, я понимал, что многое не вяжется в общей картине, но меня уже не интересовал этот вопрос. Жизнь моя вообще перестала занимать меня. Теперь все просматривалось как бы с высоты птичьего полета, откуда все проблемы казались ничтожными, не имеющими права на существование. Реальностью было только то, что теперь у меня была дочь.
Встав с кровати, я подошел к окну и глянул вниз. Во дворе больницы прохаживались больные и посетители. С высоты четвертого этажа они гляделись маленькими серыми точками. Вот она, жизнь – большой больничный двор. Все мы в ней ненормальные или временно ненормальные, потому что однажды наступает момент, и ты вдруг, прозрев, понимаешь, что обиды, которые не дают тебе жить, только лишь плод твоего воображения. А ведь можно жить очень просто. Жить для кого-то, и ничего взамен не просить.
Я открыл окно и впустил в палату морозный воздух. Толстые решетки на окне помешали мне расправить крылья и полететь. Вот так всегда. Хочешь одно, а делаешь другое.
Я хотел быть летчиком, а стал следователем. Я хотел жить с женщиной, а она покинула меня и при этом сделала меня отцом.
Я лег на кровать и достал письмо. «А может это не самое худшее, спросил я себя, беря в руки свидетельство о рождении».
В графе «отец» красивым, круглым почерком были вписаны мои имя, отчество и фамилия.
Я откинулся на подушку и уставился в потолок. Неизвестное доселе чувство отцовства заползло в мое сердце и, растолкав остальные эмоции, стало строить свое гнездо, чтобы поселиться в нем навсегда.

---

Перейти к списку "Все публикации"